«У нас сиги даже на гербе нарисованы»

Новгородские рыбаки говорят, что в озере Ильмень мельчает рыба. Жители деревень замечают, что самих рыбаков на Ильмене всё меньше. А вслед за рыбаками уходят вековые традиции рыбной ловли. Почему так происходит, разбирался Алексей Сабельский.

Возле устья реки Веряжи, примерно в двадцати километрах от Великого Новгорода, местные жители любят посидеть с удочками. В пасмурный сентябрьский день с моста видно сразу с десяток рыболовов, которые по обоим берегам выглядывают из-за кустов или из высокой травы в 30–50 метрах друг от друга. Совсем рядом Веряжа впадает в Ильмень — главное новгородское озеро, которое кормило десятки поколений местных жителей. Но на нём любителю сейчас почти не порыбачить. В этом месте дно у озера очень пологое, год выдался сухой, отчего вода отступила далеко от весенних берегов. Да и какая рыбалка на сильном ветре, когда у тебя надувная лодка?

За несколько минут один из рыбаков вытаскивает подлещика. Соседи машут руками и поднимают большой палец вверх. У них пока никакого улова.

«Выходим, чтобы посидеть, подумать, отдохнуть. Если что-то поймаем — хорошо, а нет так нет. Мы не ради рыбы приходим», — говорит один из рыбаков, закидывающий удило с полуразвалившейся железобетонной пристани возле автомобильного моста.

Об ильменских уловах рыбаки говорят неохотно. У них свой зуб на промысловых добытчиков, которых они считают виноватыми во всех бедах новгородской рыбы.

«Вы видели, что продают в рыбном магазине в центре города? Судачки — вот такие „карандаши“, — рыбак показывает пядь указательным и большим пальцами руки. — И ведь не стесняются. Куда смотрит рыбоохрана, чем они занимаются?»

Какая рыба водится в озере

Судак — одна из двух рыбных визитных карточек Новгородской области, наряду со снетком — малюсенькой рыбёшкой, которую едят сушёной. А судака, по вкусу похожего на треску, подают в новгородских ресторанах чаще всего как жаркое. Обе рыбы любимы и псковичами, и жителями нескольких других соседних регионов: то и дело идут споры, чей же это всё-таки туристический бренд.

Рыба всегда имела большое значение в жизни новгородцев, она даже изображена на гербах Новгородской области и Великого Новгорода. Правда, другая: сиг. Но в водах Ильменя и реки Волхов, на которой стоит областной центр, сиг не водится со времён постройки в соседней Ленинградской области Волховской ГЭС в 1926 году. Пока электростанции не было, в Ильмень приходил не только сиг, но и, например, атлантический лосось. Плотина на реке препятствует миграции этой рыбы, поэтому в Ильмене остались только те виды, которые перемещаются внутри водоёма или заходят в пойменные зоны впадающих в Ильмень рек.

«У нас своеобразие озера в том, что очень большая пойма, — объясняет руководитель новгородского филиала Всероссийского научно-исследовательского института рыбного хозяйства и океанографии (ВНИРО) Елена Васильева. — Водоём в этом плане уникальный, других таких нет в стране. Все виды у нас фитофильные (предпочитают нереститься в заросшей травой и водорослями воде. — Прим. ред.), откладывают икру в пойменной зоне».

Под пойменными зонами подразумевают прибрежное мелководье, которое в период низкой воды — межень — превращается в заливные луга. Особенно много таких зон в дельтах двух крупнейших впадающих в озеро рек — Мсты и Ловати. В этих местах река делится на множество рукавов и протоков, между которыми образуются небольшие острова и отдельные озерца. Сам Ильмень — мелководное озеро: до десяти метров в глубину в самые полноводные годы. А заливы, запруды и озерца можно перейти вброд.

Помимо судака в Ильмене ловят щуку и леща, которые тоже заходят в пойменные зоны, а также мелкую рыбу: синца (сопу), чехонь, плотву и другие виды, которые рыболовы называют мелкочастиком.

«Какой пацан будет ходить в озеро, вместо того чтобы ходить по девушкам?»

Рыбный промысел, о котором нелестно отзывались рыбаки с удочками на реке Веряже, ведёт свои традиции с рыбаков, которые выходили в открытые воды озера на парусах сотни лет.

Сентябрьским днём 2022 года, как и много лет до этого, в небольшой бухте в деревне Юрьево недалеко от Юрьева монастыря к югу от Новгорода пришвартовано около десятка сойм — грузовых лодок с мачтами. А ночью небольшие рыболовецкие суда выходят в озеро на промысел. На одной из них ходят Алексей Ляшенко и его сын Евгений. Вечером они заводят мотор, отталкиваются от берега длинной жердью и идут на место лова вместе со своими коллегами с другой соймы, чтобы потом соединиться в двойку и тащить одну большую сеть на парусах.

Озеро Ильмень только на карте России кажется маленьким. На рыболовном участке далеко от берегов суда начинает раскачивать, хотя сильного ветра на озере нет. Эффект усиливается массой рыбы, которая копится в сетях. Неподготовленные люди, оказавшись в сойме, нередко жалуются на тошноту и морскую болезнь. Рыбаки-новички привыкают к этим условиям за пару недель и потом не обращают на качку внимания. Они рассказывают, как к ним приходят опытные моряки, которым тоже становится дурно. Судна небольшие — до 12 метров в длину, поэтому любая волна ощущается сильнее, чем в море, а если ветер сильный, кажется, что лодку вот-вот перевернёт.

Лодка идёт на место рыбалки на моторе часа полтора. Затем мотор глушат и поднимают паруса. Их у соймы два — носовой и кормовой (или фок и грот — так в классической морской терминологии). По ситуации поднимается один или оба. В XXI веке паруса до сих пор нужны по двум причинам: они экономят топливо, да и на механизированной тяге сейчас ловить попросту запрещено. Паруса установлены не только на соймах, но и на более современных моторных катерах. Хотя ночью посреди озера никто не увидит, и этим, как рассказывают, некоторые иногда пользуются — включают моторы.

54-летний Алексей Ляшенко ловит рыбу 30 лет — почти всё время, что живёт в Новгороде. Когда подрос сын Женя, отец стал брать его с собой. Сейчас 29-летний Евгений уже создал семью и сам стал отцом. Ему промысел тоже нравится, и, хотя мужчине проще получить новую специальность, он продолжает ходить с отцом в озеро. В этот раз за ночь Евгений даже не прилёг отдохнуть: сидел с навигатором и наблюдал, куда идёт судно.

«Сейчас развились информационные технологии: можно знать заранее, какая будет погода, какой ветер, — объясняет Ляшенко-старший. — Много в озере зацепов (подводных преград. — Прим. ред.), которые остались с войны или вообще с незапамятных времён. Они забиты в навигаторы. Рыбаки сбрасывают друг другу координаты — и ты уже как бы занимаешься слаломом, обходишь эти зацепы».

По словам Алексея, не всякий старый рыбак хочет разбираться в новых технологиях, поэтому молодёжи в промысле всегда рады. Но случай его сына — скорее исключение:

«Тенденция идёт к тому, что невозможно станет работать. В каждой деревне, которые находятся на берегу озера, были люди, которые сидели без работы, но они с 14 лет были рыбаками. И если по деревне идёшь, знаешь, где живёт рыбак. Его можно взять с собой на раз или два и не надо учить всему. А сейчас пацаны, которые лет 10–15 назад сами ходили с неводами, уехали в город и нашли стабильную работу. И вот, например, идёт ночная рыбалка — и какой пацан будет ходить в озеро, вместо того чтобы ходить по клубам, дискотекам или девушкам? Это мы, старики, уже с семьями, готовы ходить. Кадров нет, никто не хочет учиться ловить. Там же надо знать, как с парусами работать, сетки чинить, как с рыбой работать».

Ляшенко-старший рассказывает, что люди не идут в профессию ещё и из-за экономического фактора. В ней нет больших финансовых перспектив:

«Прожить на рыбе человек может, прокормить семью может. Но приобрести хорошую машину или квартиру — не может, это нереально. Сейчас контроль всё жёстче и жёстче становится, ввели недавно промысловые участки (акватории-лоты, за пределами которых рыбная ловля запрещена. Это значит, что промысловикам теперь нельзя ходить по всему озеру, как раньше, и искать, куда сегодня ушла рыба. — Прим. ред.). Не факт, что эта отрасль останется. Рыбаки из промысла уходят, специалистов становится меньше и меньше».

«Заложили, взорвали — и все довольны»

Как одну из главных проблем, проявившихся в последние десятилетия, рыбаки называют зарастание пойменных зон. Мелководная акватория озера рядом с устьями крупных рек Мсты и Ловати заросла илом, песком и травой. Чтобы поймы расчистить, требуется много средств и принципиальное решение на уровне выше регионального. И однажды такое решение даже было принято.

На остров Липно — один из самых крупных в северной части дельты Мсты — в 2016 году приехал Владимир Путин в сопровождении Дмитрия Медведева, который тогда был премьер-министром. Поездка сопровождалась чаепитием и беседой с новгородскими рыбаками. Позже Путин наведался к ним ещё раз, на ближайшее Рождество. Две встречи с одними и теми же людьми заставили пользователей Рунета усомниться в том, что это настоящие рыбаки. Тем не менее люди в ярко-оранжевых рыбацких костюмах на фотографиях кремлёвского пула — местные. Двое из них почти каждую ночь выходят в озеро по ночам на старой сойме с тракторным мотором и двумя парусами.

Путину рыбаки тогда рассказали о проблеме зарастания пойменных зон. Он распорядился выделить средства на расчистку пойм, что впоследствии и было сделано. Деньги — десятки миллионов рублей за три года — освоили: покосили траву, кое-где вынули грунт. Заказчиком работ стал Северо-Западный филиал ФГБУ «Главрыбвод».

Но эффекта от этих мероприятий было мало. Это признали как исследователи, так и сами рыбаки.

«Мелиорацию, грубо говоря, мы профукали. Когда приезжал президент с премьер-министром, обещал выделить деньги. Деньги начали выделяться, что было очень кстати. Но что-то пошло не так, начали перетягивать друг на друга одеяло: где надо делать, где не надо. Ловать где-то почистили, а Мстинскую пойму — нет. Деньги выделены, но что-то не срослось», — говорит рыбак Алексей Ляшенко.

В исследовательском сообществе о проведённой мелиорации тоже отзываются критически. По словам Елены Васильевой из новгородского филиала ВНИРО, статистика показывает, что разницы между тем, что было до и после очистки пойменных зон, нет, и, по всей видимости, проблема нерестилищ надуманна.

«Рыбохозяйственную мелиорацию же не проводят ради процесса, должна быть достигнута определённая цель, — говорит она. — Мы должны улучшить воспроизводство на годы и увидеть это в цифрах. Так вот, по результатам исследований получилось, что и так всё неплохо было».

При проведении мелиорации выяснилось, что она создаёт и другую проблему: некуда девать отвалы грунта и травы, которые не годятся ни на сельскохозяйственную, ни на строительную деятельность.

«Углубление — это всегда выемка грунта, и куда его потом деть? — поясняет Елена Васильева. — Люди вспоминают прекрасные, по их мнению, времена, когда дноуглубительные работы проводили с помощью селитры. Заложили, взорвали — и все довольны. Сейчас это невозможно: нормативная база другая. И мало выкопать — надо этот грунт куда-то складировать. Это не ил, который можно на огороды отправить, и не песок для строительства, а что-то среднее. Утилизация этого грунта стоит дороже, чем дноуглубление».

Совсем другое дело, утверждает эксперт, работать на локальном уровне: выкапывать заиливающиеся воротки (протоки) к запрудам и маленьким озерцам, чем обычно и занимались рыбаки, пока их было много.

Когда региональные и федеральные власти проявили внимание к проблемам рыбаков, в городе активизировались те, кто потребовал более жёсткого контроля за промыслом и в целом за рыболовной отраслью на озере Ильмень. Их мотив был в том, чтобы не допустить уничтожения поголовья рыбы. В 2017 и 2018 годах в Новгороде несколько раз собирались митинги, на которых отраслевые требования сменялись более радикальными политическими: начиная от реформирования системы контроля и заканчивая полным запретом промыслового лова на несколько лет. Ситуация накалилась до предела, дошло до прямых взаимных угроз промысловикам и защитникам озера и порчи имущества.

Часть рыбаков-любителей объединились в общественную организацию «Ильмень». Их не устраивали методы ловли в промысле, и им казалось, что именно промысел ответственен за неучтённые браконьерские уловы.

Представители промысла парировали эти выпады тем, что именно за ними «Рыбоохрана» следит больше всех, тогда как любители остаются в стороне и имеют больше возможностей скрыть реальные уловы и незаконные орудия лова.

«Любителей иногда переклинивает на почве защиты озера. Они видят орудия лова — те же сети, им кажется, что с рыбой беда, и они портят их», — рассказывает Елена Васильева.

Закончилось всё пожаром на крупнейшем рыбопромысловом предприятии региона «Красный рыбак» и порезанными шинами на машинах рыбаков-любителей в деревне Взвад, которая считается новгородской рыболовной Меккой и где также находится «Красный рыбак». Пожар, вероятно, в этой истории — случайность, но народная молва тут же придумала диверсию. Кто-то посочувствовал, кто-то позлорадствовал.

«Красный рыбак»

Деревня Взвад находится в стороне от основных транспортных путей, в двадцати километрах к северу от Старой Руссы, у реки Ловать. Здесь расположился рыбозавод «Красный рыбак».

На берегу стоит покосившаяся из-за низкого уровня воды понтонная пристань. К ней причаливают суда, которые выгружают рыбу на транспортную ленту, ведущую в цех. В цеху мужчины и женщины снуют с тележками и паллетами с рыбой. Свежую они везут в холодильник, где её замораживают при температуре минус 36–38 градусов, а потом грузят на машины, которые везут рыбу в переработку.

«Рыбаки разбирают рыбу на понтоне по виду и по размеру. Потом она поступает на рыбозавод. Тут её взвешивают, пересыпают льдом в ёмкости и отправляют в заморозку, — директор „Красного рыбака“ Сергей Дробинин проводит экскурсию по заводу. — Вы тут можете увидеть столовую рыбу, которая реализуется в области в магазинах: судак, щука, лещ, синец. А это, — мужчина показывает на небольшую продолговатую рыбу, — чехонь, её солят, а потом реализуют».

Проходя по цеху, Сергей видит большую щуку: «Сколько она килограммов?» Оказалось, примерно восемь. «Не так уж и много, — поясняет директор. — Хоть и значительно больше среднего». Он готовится к выставке в Санкт-Петербурге, куда повезет 16-килограммовую щуку.

Тем временем работники грузят машину — 4,5 тонны чехони и полтонны сопы. Всё это поедет в Ульяновск. Раньше рыбу перерабатывали тут же: солили, вялили и сушили. В 2020 году по решению суда «Красного рыбака» лишили такой возможности из-за выявленных нарушений в производственном процессе. Директор не уточняет каких, а говорит о «палочной системе» в контролирующих органах: «В рыбоохране говорят: а что делать? Дают план, и, если его не выполнить, инспектора лишат работы. А штраф для звеньевого — руководителя бригады — от 20 тысяч и выше».

Всего «Красный рыбак» ловит около 500 тонн рыбы в год, а один невод — до 4–5 тонн в день. Но если сильный ветер или ранние морозы, то ловить нельзя, и в итоге общий улов за год уменьшается.

У завода остался один невод-двойка. Это когда две сети, соединённые в одну, тащат четыре лодки. В этом процессе занято 30 человек. Сдвоенный невод эффективнее: в сети попадает больше рыбы. Ещё недавно было два невода-двойки, которые могли дать 10–12 тонн рыбы в день. Сейчас одна оставшаяся двойка даёт до 5 тонн рыбы в день. «Получается, вылов на один невод не уменьшился за годы», — констатирует Сергей Дробинин. Но людей теперь на такую работу не набрать, и деревня Взвад, много поколений жившая исключительно на рыбе, постепенно лишается своего промысла.

Рыбаки теряют интерес к профессии ещё по одной причине. Любые формальные нарушения, за которые раньше не наказывали, теперь влекут за собой крупные штрафы.

«У них предки этим занимались, родители всю жизнь в этом прожили, — рассказывает Дробинин о жителях деревни. — Но они не видят в этой работе своих детей и внуков. А кто чужой сюда придёт? Никто. У меня специальность — штурман-механик судна дальнего плавания. Я могу и на судне работать, и промышленным рыболовством заниматься. Митин (Сергей Митин, губернатор Новгородской области в 2007–2017 годах. — Прим. ред.) слушал нас и просил контролирующие инстанции не кошмарить людей, которые живут в деревнях».

Естественные циклы с поправкой на колоссальную антропогенную нагрузку

«Красный рыбак» обеспечивает четверть всего промыслового улова на озере Ильмень за год. Причём 2000 тонн рыбы в год с колебаниями в зависимости от погодных условий фиксируется последние лет пятнадцать, объясняет руководитель новгородского филиала ВНИРО Елена Васильева. В засушливый год уровень воды снижается — и рыбы становится меньше.

В случае тёплой зимы или холодной весны и осени интенсивность лова снижается. Эти факторы могут дать колебания в несколько сотен тонн, но каждый раз они предсказуемы и компенсируются в последующие годы. Спад был только в 1990-е — он был вызван сразу несколькими факторами, прежде всего экономическими.

С тех пор контроль стал жёстче, и если рыбак скрывает объёмы вылова, то он рискует получить крупный штраф. К примеру, после ночного лова Алексея Ляшенко с сыном на берегу с утра уже ждал инспектор, который зафиксировал, сколько они поймали рыбы. У рыбаков на соймах нет своего рыбозавода, и всю свежую рыбу они должны сразу сдавать на переработку или реализацию. Но браконьеры есть и сейчас. Кто именно — официальной информации об этом нет. Статистика тоже не учитывает незаконный улов. И сколько реально ловят в озере, никто не скажет.

Закон предусматривает для промысла пятидневные отчёты, где указывается только количество выловленной за всё это время рыбы. «А день они ловили или все пять — непонятно, поэтому проседаем по части регулирования и контроля», — говорит Елена.

По браконьерам в принципе нет никакой статистики, поэтому эксперт затрудняется дать даже «порядок цифр», а характер рыбалки любителей, за которыми контроль не такой строгий, можно оценить, только если они сами захотят похвастаться.

«За любителями очень интересно наблюдать. Особенно на открытых площадках, в сообществах. На совещаниях они говорят, что всё плохо, а во „ВКонтакте“ выкладывают таких красивых судаков, что даже гордость берёт, — комментирует Васильева. — И на фото попадают любые орудия лова, какие существуют. Кто-то умеет ловить, а кто-то отдыхать ездит, поэтому у людей настроения разные. И сами они друг другу предъявляют претензии: куда тебе столько? И признаются: мы не жадные, мы азартные».

Как промысел влияет на рыбу, а рыба — на промысел

С точки зрения экономики Ильмень отчасти напоминает рукотворные водоёмы и рыбопитомники. Его природу нельзя назвать нетронутой, его экосистема находится под контролем человека. Количество и виды рыбы напрямую зависят от хозяйственной деятельности. Сейчас, как и 15 лет назад, в озеро выходит около 20 двоек — катеров и сойм, а также четыре лодки с неводом-двойкой. Они все и обеспечивают годовой улов, который держится много лет на одном уровне, несмотря на уменьшение количества рыбаков. Зимой эти же рыбаки ставят под лёд мережи — особые сети, в которые рыба заплывает и может в них какое-то время свободно жить. Если зима достаточно холодная и снежная, а лето не аномально сухое, беспокоиться рыбаку не о чём.

«Сейчас здорово перестроилась промысловая база. Сто лет назад было огромное количество неводов, а сейчас один двойник (невод-двойка), хотя ещё 15 лет назад было три», — говорит Елена Васильева.

Но рентабельность лова всё равно падает, и рыбаки постепенно теряют энтузиазм.

«Невод раньше называли мелиоратором, — говорит Сергей Дробинин. — Мелководье зарастает. А невод нижним подбором выкашивает растительность. И нет зарастания. Невод собирает и самую больную рыбу. Если неводов не будет, то пойдёт зарастание озера, его мелководной части. Любители не смогут ездить на моторах. Ну и заведётся солитёр (ленточный червь-паразит. — Прим. ред.), вызывающий заболевание рыбы. Больная рыба будет заражать здоровую».

Елена Васильева отмечает, что раньше каждая промысловая бригада самостоятельно заботилась о состоянии акватории, в которой ловила рыбу, поэтому крупные проекты мелиорации были не только не нужны, но и вообще бессмысленны: каждый занимался этим на локальном уровне, что было эффективнее и дешевле многомиллионных проектов:

«Если говорить о мелиорации, которая проводилась в глобальном плане, там получается очень затратное мероприятие с непонятной эффективностью. Если говорим о небольшом водоёме, где протока стала совсем непроходимой, то для этого маленького участка промысловик может сделать благо, расчистить воротки».

Кроме того, считает рыбопромышленник, исчезновение невода приведёт к тому, что молодь столовой рыбы в пойменной зоне будет постепенно замещаться мелкими видами, которые вытеснят молодняк крупных рыб. Впоследствии это отразится и на том, какая рыба будет плавать в открытом озере, куда ходят на соймах и катерах.

«Но от того, что рыбу ловят активнее или пассивнее, ее биологические свойства не меняются. Плотва у нас и плотва на Чудском озере выглядит по-разному. Мы если их плотву увидим, то испугаемся, настолько она огромная по сравнению с ильменской», — объясняет Елена Васильева из ВНИРО.

Но беспокоиться всё же есть о чём, считает она. Дело в приличной нагрузке на популяцию водоёма в целом, которую обеспечивают промысловики, рыбаки-любители и браконьеры. Поэтому, по словам эксперта, в какой-то момент может показаться, что крупной рыбы становится меньше, особенно в разгар сезона.

«Это наше прошлое»

Директор «Красного рыбака» Сергей Дробинин считает, что предприятие доживает, возможно, последние годы. А сама деревня, вероятно, переориентируется с промысла на туризм:

«У нас работает молодёжь, до 30 лет, они ещё немного держатся. Но я уверен, что невода через пять лет уже не будет — остался один. А потом из-за того, что не будет людей, останутся мережники, единичные рыбаки. Мелководные участки станут зарастать, и ничего хорошего из-за этого не получится. Когда вода зарастает, кислорода в воде становится мало — и рыба начинает дохнуть».

Если человек занялся промыслом, для него это уже и хлеб, и судьба, говорит рыбопромышленник. С ним согласен и рыбак Алексей Ляшенко. Сам он будет держаться до последнего:

«Я не знаю, чем буду заниматься, потому что больше ничего не умею делать. Я на рыбе 30 лет, поздно уже переучиваться. Сторожем? Права как бы есть, не то чтобы такси, но извозом каким-то заниматься могу. Но невозможно бросить озеро, оно притягивает. Никак. Буду до последнего сидеть и ловить, наверное».

При этом он уверен, что промысел терять нельзя, и если не получится сохранить полноценный лов, то нужно его оставить как местную изюминку: «У нас рыбы даже на гербе нарисованы. Если не градообразующая отрасль, но хотя бы как историческая. Это наше прошлое, Ильмень всегда был рыбным».