«Они пьют — от страха»

В военном городке в Свердловской области, куда свозят мобилизованных со всего Урала, несколько месяцев пытались бороться с пьянством. Но запрет на продажу алкоголя не остановил собирающихся на *** (спецоперацию) мужчин: они, по словам местных, живут, «как в свой последний день». Почему мобилизованные в Еланском военном гарнизоне пьют до смерти — в репортаже «Новой вкладки».

Все имена героев изменены в целях их безопасности.

«Нахуй мне эта коробочка нужна»

Еланский (среди местных просто Елань) — военный посёлок в Свердловской области, куда свозят мобилизованных Урала и Сибири. Тут живёт около семи тысяч человек, в основном, военные и их семьи. В посёлке несколько кварталов серых пятиэтажек, некоторые из них без дверей и окон, завалены мусором и заброшены. Тут же находится крупный центр подготовки солдат-срочников, на территории которого и живут мобилизованные, ожидая отправки на *** (спецоперацию). За посёлком, в степи и лесу — учебные полигоны, оттуда время от времени доносятся звуки взрывов.

В закрытый посёлок могут попасть только машины с пропусками. В чате Еланского гарнизона, куда вступают жёны мобилизованных, есть номер местного такси, которое забирает приезжих у железнодорожной станции и провозит через КПП. Ранним утром в такси никто не отвечает. Звоним по одному из номеров, который нам даёт женщина за стеклом ж/д кассы. Приезжает Соня. На КПП она протягивает карточку-пропуск, мужчина кивает и нас пропускают без досмотра.

— Вот, кабак «Бункер», магазин «Монетка» и церковь, — постукивая пальцами по рулю в ритм музыке, показывает Соня главные достопримечательности Елани.

Рассвет над Еланью ясный и чистый. Но через каждые несколько метров на дороге лужицы мочи и рвоты с вкраплениями застывшей каши или остатков супа. За зданием солдатской бани на снегу лежит пустая бутылка из-под водки. Смятые пивные жестянки торчат из сугробов. На улицах пустынно, но изредка проходят мужчины в военной форме и чёрных шапках или балаклавах. У них шевроны с буквой «Z» в цветах триколора.

Время от времени встречаются срочники. Их легко отличить: у них другая форма, без шевронов и чёрных шапок. Это молодые и безбородые парни, часто с робким или испуганным взглядом. Один из них спрашивает у меня, где находится госпиталь. Некоторые кажутся совсем потерянными, особенно на фоне мобилизованных.

Торговый центр «Бункер» — местная точка притяжения. Здесь находятся одноимённое кафе, продуктовый «Монетка», магазин одежды и сувениров, где можно купить кальян, флягу в виде пистолета или медаль «Участнику военной операции в Сирии». Есть отдел с мягкими игрушками — их покупают мобилизованные, которые готовятся увидеть родных после ранения или едут в короткий отпуск. Тут же — салон красоты «Чародейка», где за отдельную плату предлагают мытьё головы без стрижки.

Вход в кафе с улицы. На вывеске — девушка с венком на голове и в вышиванке. В зале приглушённый свет, на стенах висят копии картин «Утро в сосновом лесу» и «Охотники на привале». Начало десятого утра, но внутри уже собираются первые посетители — это мобилизованные. Они в форме, у кого-то распахнуты армейские куртки или сдвинуты набок шапки. Сидят за столами. Жуя и сплёвывая, мужчины перекрикиваются, обсуждая военную технику:

— Парни, у вас высоких дохуя?
— Да не особо.
— Там нормально, высокие тоже помещаются.
— Да? Ну, я — метр восемьдесят шесть. Нахуй мне эта коробочка нужна. Я бы лучше с гаубицами покатался. Люк заварят и всё.
— Лучше эта коробочка, чем мина. У сапёра ноль шансов на выживание.

«Хочу и выпью»

У входа в кафе, как и у «Монетки», вмёрзли в асфальт кляксы крови. На бетонных блоках — наледь, вся в следах от бутылок и банок. Тут же стоит компания. Крепкий мужчина в форме опрокидывает в себя банку пива и долго пьёт, задрав голову. Прошу у одного из мужчин зажигалку — от него пахнет перегаром и несвежим бельём.

О том, что мобилизованные в Еланском гарнизоне пьют сверх привычной меры, с осени говорят местные жители и обсуждают эту проблему в местных чатах.

«Елань привыкшая ко всему. Претензий нет ни у кого, просто, судя по событиям, половина людей вообще отбитые наглухо», — писал создатель одного из Telegram-чатов. Ему ответил, по-видимому, один из мобилизованных: «В городке разберитесь с теми, кто мимо кассы продаёт бухло этим алкашам, поверьте мне, я знаю, что они ходят и где-то покупают не в магазине». Он же высказался: «…я хочу и я выпью, себя я контролировать умею». Ему ответил администратор чата: «Вы вчера в две группы писали и узнавали, провозят ли алкашку в гарнизон. Мол, что вам культурно выпить надо сегодня…»

«Меня муж, когда я в Елань приехала, до магазина одну не отпускал, говорит, аккуратнее, тут мобилизованные некоторые капец как себя ведут. Хотя он сам мобилизованный». «А я еду на выходные к родителям и хочу спокойно ходить, не бояться мобилизованных. Всё понимаю, вы как последний день живёте, но представьте ваших жён и детей на нашем месте, вам бы приятно было?», — пишут женщины в том же Telegram-чате.

С начала мобилизации в Еланском гарнизоне по подтвержденным данным скончались шестеро мобилизованных. Из них две смерти напрямую связаны с употреблением алкоголя: один мужчина был пьян и захлебнулся рвотой, у другого из-за выпивки случился эпилептический припадок. Третий мобилизованный совершил суицид. Четвёртый, Денис Козлов, умер уже дома — при вскрытии причиной смерти назвали цирроз на фоне алкогольной кардиомиопатии (то есть поражения сердечной мышцы — прим.ред.). Козлов успел рассказать брату перед смертью, что в части его избили. Ещё одного мужчину не откачали после сердечного приступа. Шестой мобилизованный из Елани, Евгений Дузь, умер в ковидном госпитале Челябинска, куда его доставили в тяжёлом состоянии.

Офицер военного городка в декабре рассказывал СМИ, что мобилизованные из военкоматов приезжали в Елань уже пьяными и привозили с собой целые сумки и рюкзаки водки.

О пьянстве, правда, в другом уральском учебном центре, куда свозят мобилизованных, говорила омбудсмен Татьяна Москалькова после посещения екатеринбургского 32-го военного городка:

— В 32-й военный городок приезжали мобилизованные не из нашего региона, были случаи серьезной степени опьянения. Я всё это видела своими глазами, — заявляла она.

В октябре 2022 года проблема с пьющими мобилизованными в Елани обострилась до того, что в посёлке ввели «сухой закон». В сетевых магазинах вроде «Бристоля», «Монетки» и «Фасоли», и в местных «Водолее» и «Надежде», а также в нескольких алкомаркетах продажи алкоголя ограничили или прекратили совсем.

«Ситуация с пьянством выправилась, дисциплина повышается. После нашего вмешательства один магазин полностью прекратил торговлю алкоголем, второй ограничил время торговли двумя часами в сутки», — отчитался в начале октября депутат Госдумы Максим Иванов во «ВКонтакте».

О том, что проблема с пьянством решена, в интервью «Комсомольской правде» заявлял и неназванный врио заместителя командира войсковой части по военно-политической работе. Он подтвердил, что мобилизованные покупали алкоголь, но затем, по его словам, сотрудники военной прокуратуры Еланского гарнизона и Камышловской межрайонной прокуратуры вышли на представителей торговых точек. После чего продажа алкоголя на территории гарнизона была запрещена.

«Идти не могут, дебоширят, всё разбивают»

Прочитав о запрете продажи алкоголя в посёлке, идём к местному алкомаркету в уверенности, что он не работает. Но магазин открыт и торгует в обычном режиме. Стеллажи заполнены бутылками водки, пива и вина. На полу — нагромождение нераспакованных коробок с алкоголем.

Перед нами к стеллажам, пошатываясь, протискивается покупатель. На нём грязная военная форма, шапка стоит колом, от него сильно пахнет немытым телом и перегаром. Мужчина трясущимися руками берёт со стеллажа бутылки водки. Одну. Вторую. Третью. Относит прозрачные бутыли на кассу. Заплатив, бережно складывает их в армейский рюкзак.

— И сигареты «Кэмел», — хрипит он, заплетаясь языком.

Я подхожу к продавцу:

— Мне говорили, что здесь алкоголь не продаётся…
— Алкоголь тут действительно не продавался до новогодних праздников. Командование звонило нашему руководству, нам даже блокировали кассы на три месяца, но потом открыли продажи и пока не закрыли, — говорит он. — Мы по закону не имеем права не продать, и мобилизованные пьют до состояния свиней. Они идти не могут, постоянно дебоширят, всё разбивают. Я бы сказал, что тут небезопасно. Контрактники, да и обычные парни, не призывники, ведут себя спокойно.
— А почему они так много пьют?
— Не могу сказать. Наверное, голову от денег снесло — им по 200 тысяч дают. Вот даже сейчас перед вами мужик зашёл и три бутылки водки купил, он уже угашенный с утра.
— Как вы их отличаете от срочников?
— Легко отличить, — поясняет продавец. — Они неопрятно выглядят: их только раз в неделю в баню водят мыться. Когда они только приехали, был полный свинарник, они лежали на территории все ублёванные. Это горькая правда. . Парни сами сюда заходят и мне рассказывают, что кто-то себя истыкал ножом или кто-то захлебнулся в своей рвоте. Предполагаю, что смертей тут намного больше, а официально — только три (официально на январь 2023 года в Елани умерло шесть мобилизованных — прим.ред.).

Продавец считает, что не всю информацию публикуют и «всё вдвойне скрывается», потому что «уже приезжало высшее командование, и были проблемы».

В большом окне «Монетки», что в том же здании, маячат ещё несколько мобилизованных. Все они складывают в пакеты бутылки водки.

«Выпили весь одеколон»

Возле одного из зданий дворник соскребает лопатой слой жёсткого снега. Рядом ступени, покрытые льдом — с них на бубликах съезжают дети, чуть не сбивая прохожих с ног, на которых те и так еле держатся. На снегу — бычки и следы от плевков.

«Видишь, ходят, — дворник указывает рукой на компании шатающихся солдат. — Мобилизованные пьяные бродят. Их видно, они отличаются. Здесь их было очень много — семь с половиной тысяч: Пермь, Челябинск, ХМАО, с местных деревень. Сейчас уже меньше».

В конце сентября мобилизованные жаловались, что пункты сбора переполнены — в еланскую часть, рассчитанную на 3500 человек, прибыло вдвое больше. Люди спали на голом полу, а на территории гарнизона пришлось развернуть палаточный лагерь. Врио военного комиссара Свердловской области Сергей Чирков после жалоб мобилизованных заверял журналистов, что в Еланском гарнизоне «собралось определённое количество граждан, но это не значит, что там что-то переполнено» и что «все нормы соблюдаются».

Местные рассказывают, что теперь большинство мобилизованных живут не в казармах, как срочники, а в палатках. Им возят дрова, они сами их пилят и колют, сами растапливают себе печки, чтобы обогреть палатки.

— Вот эти пьяные ребята тут — это не исключение? — спрашиваем дворника в Елани.
— Не-е-ет. Вон идёт, видишь? — указывает он на проходящего рядом мужчину, у которого из кармана армейской куртки торчит коробка сока. — Это у него не сок. Там водка или коньяк. Здесь система у них уже проработана.
— А как они себя ведут, когда выпивают?
— Очень плохо. Их столько тут в хирургии в госпитале лежит — дерутся, руки-ноги ломают, друг друга и себя режут. Кошмар. От них тут уже все устали, но деваться некуда. Позавчера парня увезли, 43 года. Его отсюда, уже мёртвого, отвезли в Тавду в военкомат. Он здесь сам повесился или кто-то его — нам не говорят, от чего умер. Думаю, кто-то его ножом пырнул или он сам себя. Операцию ему сделали, но он в три часа умер (подтвердить этот случай «Новой вкладке» не удалось, официально о новых смертях в Елани не сообщалось — прим.ред.). Сами себя губят.

По словам дворника, когда в Елани три месяца не продавали алкоголь, мобилизованные покупали его в соседнем городе Камышлове — «там продавали палёнку за бешеные деньги». В самой Елани, как писали местные СМИ, стоимость бутылки водки из-под полы доходила до тысячи рублей.

Мужчина рассказывает, что пьяные мобилизованные якобы врываются в квартиры местных жителей и часто спят на лестничных площадках (так ли это, проверить не удалось). В это время мимо нас проходит несколько человек с пакетами из продуктового — в них снова бутылки.

«Когда алкоголь не продавали, они тут скупали энергетики паками, перепивали их, дурели, у них начиналась белая горячка. Весь тройной одеколон нахуй выпили», — дворник взглядом указывает на магазин парфюмерии и косметики за своей спиной.

Он, как и продавец в магазине, считает, что большая часть приехала сюда не из чувства долга, а ради денег.

«Они по двести с лишним тысяч получают, чего бы им не пить. Местные зарабатывают на них: квартиры сдают по 3500 в сутки, такси ездят нахуй за полтора рубля. Но от них не только местные, от них сами военные уже устали, потому что они им не подчиняются. У военных своё, у них — своё. Свой командир полка и роты, который с ними поедет туда. А что он сделает? Он рот им не зашьёт, чтобы не пили», — заключает мужчина.

«Это жизнь»

Мария — одна из тех, кто сдаёт мобилизованным комнату в своей квартире. Ночь — две тысячи. Мария выходит к нам в лосинах и бесформенной кофте. Удивляется, что мы без мужчин. В комнате, которую она нам выделяет, кровать и диван, на полке под потолком — детские снимки дочери и внука. Мария просит не крутить дверные ручки — их за четыре месяца с начала мобилизации сломали или с корнем выдрали предыдущие квартиранты. В кухне пахнет луком, на плите в кастрюле пузырится густой суп. По телевизору — канал с фильмами о войне.

Мария рассказывает, что в сентябре–октябре, когда шли первые недели мобилизации, в посёлке «творился кошмар»: «Если он дома жрал, как свинья, то и здесь будет продолжать. Если он там втихушку от жены прятался, то здесь у него свобода полная. Кто-то пил от страха. У всех причины разные».

— Откуда у них время на выпивку? Они же должны с утра до вечера готовиться воевать, — спрашиваю у Марии.
— Я вас умоляю, кто их тут готовил! — Мария взмахивает руками. — Максимум, до обеда. Если с колхозов нагнали, где зарплата 10-15 тысяч, а он 200 тысяч получил на карту — у него шары на лоб. Естественно, он пойдёт жрать на радостях и забудет, что у него семья и кредиты. Были, конечно, отличные парни — с октября ходили ко мне в душ мыться. Один мне всё говорил: «Где, какой бабушке я дорогу не помог перейти? За что я сюда попал?».

Мария рассказывает, что «мобиков» водят в баню нечасто, и стираться им негде, поэтому некоторые приходят мыться к ней. Пока мужчина стоит под душем, она бросает грязные вещи в стиральную машинку.

В ноябре один из мобилизованных, расквартированных в Елани, жаловался екатеринбургскому изданию «ЕАН» на вшей: «Все ходят постоянно чешутся. Помывочных мест не хватает». Он рассказывал, что местные сдают им ванные комнаты в почасовую аренду. Депутат Госдумы Максим Иванов тогда подтвердил журналистам проблему, но через полчаса опроверг её в своём Telegram-канале и написал, что случаев педикулёза в Елани нет, а у мобилизованных «есть возможности для поддержания чистоты» — а именно, «тёплые умывальники».

Квартиранты Марии попадались разные. Некоторые «разносили» дом, и она с мужем с горем пополам выставляла их за дверь. Однажды поселилась пара: к мобилизованному приехала жена, и пока хозяева квартиры были в соседней комнате, он всю ночь избивал её «до кровавых синяков» — на лицо женщины утром было страшно смотреть, говорит хозяйка. Тем не менее, полицию она не вызывала. Многие девушки и женщины, по словам Марии, приезжали, чтобы расписаться с мобилизованными в камышловском ЗАГСе: «Одна бабулечка приехала невестой, уехала женой».

«Позавчера ещё квартиру сдавала, но уже не семейным — мальчишки тёлок нашли. Надо же парням как-то развлечься перед отправкой, — говорит Мария. — Всё жизненно, всё естественно. Перед отправкой на *** (спецоперацию) приезжали жёны и снимали эти комнаты и квартиры на часы. Они посидели, чай попили, кувыркнулись и разбежались. Это жизнь».

В одном из еланских дворов находим магазин «Фасоль». На полках лежит кура-гриль с подпалинами. У кассы стоит плотный мужик с квадратным лицом. Тоже мобилизованный. Перед ним — полная корзина продуктов: мясо, хлеб, консервы, банки с пивом. Рядом с ним стоит девушка. Оба выходят на улицу, она берёт его под руку, и вместе они идут к подъезду ближайшего дома.

Чуть дальше по улице ещё один алкомаркет. Воздух в нём спёртый и сладковато-гнилостный. Перед нами стоит мужчина в форме. Берёт две бутылки водки «Лесная». Продавщица извиняется, что не может продать — кассу заклинило, нужно подождать 20 минут.

— Э-э, — разочарованно протягивает мужчина, тяжело дыша табаком и перегаром. Разворачивается и неровной походкой уходит, оставляя на полу грязные следы.

Другой магазин в посёлке называется «Водолей». Под стеклом багровеют лежалые сосиски. На витрину пришпилена бумажка с номером телефона продавщицы. Она тоже сдаёт солдатам квартиру.

— Очередь на запись есть? — спрашиваем.
— Пока занято. Там у меня женщина сейчас, она к мужу приехала и осталась. Он у неё здесь, в госпитале. Мобилизованный, его вообще не должны были забрать, он сразу после операции был. Теперь там какие-то серьёзные осложнения начались — здесь его оставили, не выписывают и домой не отпускают. А дома дети ждут.

«Рожайте нам солдатов»

Возвращаемся в кафе «Бункер», чтобы немного погреться. Перед нами заходит мужчина. Пытаясь устоять на ногах, он роняет вешалку с армейскими куртками.

Кафе заполняется. От некоторых столов поднимается запах вина и водки вперемешку с кисловатым запахом столовой. На вид всем посетителям около сорока лет, на лица некоторых из них жутко смотреть: измождённые, заплывшие и опухшие, с подбитыми висками и следами запёкшихся гноя и крови, со стеклянным взглядом. У них разные шевроны. У кого-то — «Z» в цветах триколора, у кого-то — бабушка с советским флагом, у некоторых — просто флаг РФ или символ подразделения. Они шумят. Они пьяны и озлоблены:

— Завтра — всё! На Украину поедем, блять, мы их бомбить будем! — стуча по столу, кричит один из посетителей в мобильник.

Сейчас шансов вернуться домой у мобилизованных практически нет. В указе Владимира Путина от 21 сентября 2022 года нет ни слова о сроках службы и основаниях для отправки домой. Об этом ничего не сказано и в Федеральном законе № 31-ФЗ «О мобилизационной подготовке и мобилизации». То есть фактически призыв бессрочный, фронт можно покинуть только в случае тяжёлого ранения или смерти.

Компания из нескольких мужчин в форме разливает по стаканам пиво. Перед ними нетронутые сосиски в тесте, компот и сок. Они что-то оживлённо обсуждают и братаются. Играет музыка. Солдаты замечают нас:

— Девушки, с праздником, с крещением! Может, по проруби?
— Нет, спасибо.

Один из них представляется Саней и подходит ко мне. Инстинктивно поднимаюсь. Он приближается, пытается зажать в угол. От Сани пахнет табаком, водкой и по́том.

— Вы извините, я после контузии, ни хрена не слышу. Проруби даже если нет, мы её прорубим нахрен! — он угрожающе размахивает рукой, как топором. — Чем только можем. А у нас до хрена возможностей.

Взгляд мутный. Саня подходит вплотную. Кричит, слюна долетает до моего лица:

— Я на дембель сегодня. Я уже вообще на дембель! Давайте, девочки, рожайте нам солдатов. Мужиков!!! Сейчас вам покажу. У меня двойняшки, — его глаза увлажняются. — Видите, какие? Пятый класс.

На снимке в телефоне две светловолосые девочки с косичками. Рядом с ними молодая девушка.

— Дембель-то откуда?
— Это неважно, — обрывает он резко. — Но я сегодня демобилизовался.
— Отмечаете?
— Да. Завтра поедем домой. Блять, домой. Домой! — лицо съёживается, Саня начинает плакать, но быстро останавливает себя. — Пойду покурю.

Он уходит. Мужчины за его столом скрипят стульями, шепчутся и подмигивают нам. Вдруг компания становится тише, голоса звучат глуше, и можно различить слова:

— Брат-то родной?
— Двоюродный, — говорит мужчина в синем свитере под камуфляжем. У него красные от слёз глаза.

Саня, который уже вернулся, отворачивается и молчит, глядя в никуда. Потом смотрит на нас:

— Девочки, у нас горе. У нас опять горе. Брат. Уже двухсотый (погиб — прим.ред.), блять, уже всё. Сейчас позвонили. Что вы, милые?

Мужчина, чей брат погиб, ещё несколько минут смотрит в стол. Вскоре его глаза высыхают, и он как ни в чём не бывало зовёт нас к столу.

— Богу-то виднее, кого забирать, — говорят ему.

«Отношение скотское»

Кафе пустеет. В зале остаётся пара мужчин и Миша. Он сидит один и выделяется среди остальных своей юностью. Худой парень с большими глазами и несчастным взглядом. Подволакивает ногу из-за ранения. Перед ним поднос с мясом в мутном соусе. Он не притрагивается к еде. Миша был в Украине три месяца. Каждые несколько секунд его голова дёргается — нервный тик, напоминание о *** (спецоперации). Миша безуспешно пытается вернуться домой.

«Не нужно туда идти, — тихо и обречённо говорит он. — Я вот съездил. Видите, сижу теперь. Там делать нечего. Там тяжело. Просто тяжело. Я поехал, а сейчас не увольняют даже, понимаете? У меня краткосрочный контракт закончился, и не увольняют, потому что мобилизация».

Миша говорит, что поехал на *** (спецоперацию) из убеждений. А теперь разочаровался в армии.

«Отношение там скотское. Нормальных командиров мало, всем же страшно, никто умирать не хочет. Жрачки не хватает. Потери каждый день. Это по новостям всё так радужно. А на деле проблемы со связью, с обеспечением. Всё не так, как кажется. Я с октября в психиатрии лечусь. Такие ситуации там бывают, когда ребята глупо гибнут, а их ещё не могут достать оттуда. У меня товарищ [мёртвый] три месяца под деревом лежал. Там, как и здесь, пьют, и многие гибнут из-за пьянки. А здесь пьют мобилизованные очень много. Все же взрослые люди. Я тоже, когда сюда только приехал, выпивал. 28 человек нас было, многие очень сильно бухали. У нас же все пьют в стране, алкашей очень много. Тем более, когда мобилизовали. Они сами не знают, куда их отправят, поэтому и пьют — от страха. Но это не помогает».

Миша рассказывает, что уходить на *** (спецоперацию) было не страшно. Страшно стало, когда он там оказался. По его мнению, из-за ошибок командования армия несёт большие потери.

«Из моих знакомых, с кем ездил, — рассказывает он, — все приехали трёхсотые (раненые — прим.ред.) и три человека погибли там. Меня потом перекинули в другое подразделение, там тоже товарищи погибли. Со мной был мобилизованный из Москвы, я с ним лечился. Рассказывал, что у них был командир. Ему нужно было занять высоту, а он решил, что может пойти на штурм, и из двухсот человек осталось двадцать. Это не стоит того. Там воюют наёмники. Польша, США, негров там до кучи. В них стреляешь, они не умирают. У них броня нормальная».

Миша рассказывает про товарища, который вернулся без ноги и руки. Сам он был в Луганской и Донецкой областях, на Харьковском направлении. Он тоже предполагает, что многие едут из-за денег — но несколько раз повторяет, что «эта *** (спецоперация) не стоит никаких денег, чтобы туда идти»: «Это представляется так радужно, мол, мы всех сейчас разъебём. Проблемы там очень большие, понимаете? Не нужно это никому».

Мария, которая сдает комнаты мобилизованным, говорит, что все их рассказы похожи на Мишин, мол, погибших и раненых, по её ощущениям, очень много, но об этом не говорят по телевизору. «Наш дядя объявил *** (спецоперацию), а готов к ней не был, — возмущается она. — То же Чечня — сколько наших парней уложили, кому это надо было, зачем мы туда сунулись? Как раз Путин пришёл к власти, надо показать себя хорошим. Мы с парнями разговаривали, говорят, отправляют воевать группу тридцать-сорок человек — хорошо, если дворе-трое выживают. Живой щит. Пушечное мясо».

Но в том, что началась *** (спецоперация), виновата Америка, уверена Мария:

«Любая война — это отмывание денег. Кому-то это нужно. Явно не нам с вами. Киев уже почти в кольце был, и все разошлись. Для чего это всё было сделано? Немного мозг включайте, тут не надо знать. Это действительно нужно только верхушке. Причём не нашей российской, а где-то там, за рубежом. У нас берёшь квитанцию ЖКХ, лицевой счёт набираешь, и все деньги туда уходят — все счета ведь „штатовские“. Как, вы не знали?».

Братаны

Вечером в тамбуре магазина «Монетка» духота. Оплёванный пол со следами солдатских ботинок. Несколько мобилизованных пьют пиво и лениво разговаривают:

— Этот меня зовёт, хули: «Товарищ старшина, слышь, займи мне полтора рубля». Говорю: «Куда ты нахуй собрался с полторами рублями. Хочешь водки, нахуй, иди покупай водку».
— Мне ты, сука, так не занял, блядь.
— Сколько просил, столько дал.
— Я у тебя два рубля просил.
— Ты у меня три рубля просил, у меня два рубля на кармане было.
— Короче, мы всей хате рассказали, блядь, какое чмо заселилось, нахуй. Пиздец. Его с кровати скинули, шмотки раскидали, — мужчина рыгает.
— А чо, правильно, братан, так оно.
— Я не спорю, блядь. Знаешь, чо, братан, я Шмелю тоже пизды дал.
— Нахуя?
— [неразборчиво]… в больницу таскали. Он вообще никакой, вообще в ноль нахуярился. Мы на построение пошли, он говорит: «Блядь, у меня сердце болит». Он просто сразу с утра нахуярился… Сразу две бутылки.

На улице в свете фонарей возникают трое. Двое мобилизованных ведут мужчину в форме, он едва идёт, то повисая между ними, то падая. Они ругаются.

— Говна кусок, ноги поднимай!
— Сука, я тебя сейчас здесь оставлю.
— Бля, я тебе башку в натуре скручу…

Тот, что между ними, снова падает. Они пинками пытаются его поднять. Пьяный вновь повисает на них, но перевешивает и опять падает. Его бросают в снег. Мужчина кряхтит и сплёвывает. Кажется, блюёт, утыкаясь лицом в сугроб. Потом тяжело поднимается и дальше идёт сам. Двое — вслед за ним. Их силуэты скрываются в темноте.