Нелады

Людмила Сакова живёт в одном доме с братом Геннадием и матерью Тамарой Павловной в селе под Оренбургом. Геннадий бил сестру, ещё когда они были детьми. Спустя много лет они снова оказались под одной крышей, и брат продолжил её избивать — за то, что она ходит не так, молчит не так. Людмила уверена, что её спасёт закон о домашнем насилии, но Геннадий говорит: если б он знал, что за побои могут посадить, сразу бы убил сестру, раз всё равно сидеть. Журналистка «Новой вкладки» Александра Захваткина побывала в доме, где трое родственников избегают друг друга, и узнала у каждого их версию событий: как и когда жизнь в семье превратилась в ад.

Дом

Село Подгородняя Покровка в двадцати километрах от Оренбурга, где родилась и прожила 50 лет Людмила Сакова, похоже на сотни других в России. Церковь, Дом культуры, котельная, недорогие сетевые магазины, разбитая асфальтированная дорога и пустые бетонные клумбы для цветов. На остановке подростки едят сухой доширак, рядом брошены велосипеды, бродит рыжая дворняга. Пыльно. Где-то ревёт газонокосилка. Из общежития аграрного колледжа гремят песни группы «Руки вверх!». Ржавая сельхозтехника рядом поросла травой.

Людмила живёт в деревянном доме с белыми ставнями. Краска — ещё советская, оттенок — «французская зелень». Её отец Фёдор построил этот дом в 1972 году. Сейчас строение за низеньким заборчиком тонет в облаке сирени, под окнами растут ландыши, из чернозёма торчат алые тюльпаны, возле гаража — виноград «изабелла».

В 2016 году участок в 26 соток возле дома по решению суда поделили на три части. Четверть принадлежит Людмиле, ещё четверть — её старшему брату Геннадию, оставшаяся половина — их 83-летней матери Тамаре Павловне. На территорию друг друга они не заходят, в доме стараются не пересекаться. Другого жилья ни у кого нет.

Родители

На свою часть земли Людмила пробирается с просёлочной дороги через дырку в заборе, чтобы не пересекать участки брата и матери.

Высокая, стройная, в синем спортивном костюме, жёлтой футболке, из-под кепки — длинная тёмная коса с лёгкой проседью. Людмила медленно обходит сад. Из спутанной травы выбиваются нарциссы и мускарики, из чёрной земли вылезли тонкие деревца — абрикосы. Трава под яблонями усыпана лепестками. В закатном воздухе пищат комары.

— Раньше я выращивала цветы и клубнику, летом продавала. Здесь был цветник, тут газон. Развела сад — и тут брат приехал. Но в этом году вскопала землю, хочу снова развести клубнику: тысячи на две посадила, — говорит Людмила.

Огород в семье Саковых всегда был источником жизни. Картошки сажали столько, что хватало и себе, и скотине, и на продажу. Родители заставляли работать детей — младшую Людмилу, её брата Геннадия и старшую сестру Ирину.

На участке Людмилы остался сорокалетний дуб, его посадили её родители — чтобы были жёлуди для поросят. Под этим дубом больше десяти лет назад Людмила в последний раз принимала гостей, а потом приводить их стало опасно из-за семейной ругани.

Скандалили в этом доме всегда. Людмила рассказывает, как «просыпалась и засыпала под крики и оскорбления». Мама ругала детей за то, что не помыли посуду, не прибрались в комнате, не работают в огороде. «Гене всыпали за учёбу и поведение в школе: сразу после родительского собрания мать вызывала его к себе», — вспоминает Людмила.

Из-за чего родители ругались между собой, она не помнит: «Казалось, что и отец прав, и мама права. Почему крики, драки? Мне было жалко обоих». Старших детей в семье Саковых били и ставили в угол. Людмилу в качестве самого страшного наказания запирали одну в комнате на несколько часов. Дрались между собой и дети, но Людмила воспринимала это как «просто поцапались».

— Маме было не до нас, у неё было много забот. «Генка, последи за Людкой. Ирка, последи за Генкой» — и ушла по делам. Мама нас кормила, одевала, почти не пила, — рассказывает Людмила.

Отец пил, но младшую дочь «страшно любил». Фёдор работал на газоперерабатывающем заводе водителем-экспедитором и часто привозил детям конфеты в бумажных пакетах: «Лисичка передала». Людмила всегда бежала встречать отца, а брат с сестрой не выходили, «потому что им пиздюлей влетит от мамы, если она увидит такую любовь и заботу».

В конце 80-х родители разошлись. Отец, вспоминает Людмила, устал от скандалов, «бросил скотину, огород, детей», сел в машину и уехал в город, где сошёлся с другой женщиной: «Мама не оставила его в покое: ездила к нему, скандалила. Потом ещё и какое-то заявление на него написала, и в ночь перед судебным заседанием в 1988 году он умер от сердечного приступа». Дети остались с матерью в Покровке.

За дубом стоит сарайка, где Людмила держит бородатых кур породы фавероль. «Жду, когда яйца будут, — заложу в инкубатор, хотя мама возражает: „Свет жгёшь“. Я раньше выводила цыплят: курочек продавала, а петушков пускали на тушёнку», — рассказывает она.

Людмила

После школы Людмила хотела стать ветеринарным врачом, но мать настояла на мединституте, чтобы «дочечка в белом халате ходила, ничего не делала и большие деньги получала».

Старшая сестра Ирина к тому времени вышла замуж и уехала. Брат Геннадий отправился с женой на Алтай, открыл бизнес. Людмила каждый день ездила на учёбу из Покровки в Оренбург. Сначала она хотела снять комнату в общежитии в городе, но потом решила: «Почему я должна уходить? Этот дом построил мой отец».

Выучившись на педиатра, Людмила стала искать работу, но никто не хотел нанимать недавнюю выпускницу вуза: «Без опыта и без знакомств берут неохотно». От вакансии участкового педиатра в соседнем посёлке она отказалась сама: «На дорогу уходило бы больше денег, чем зарплата: в 90-е она была совсем маленькая».

В 2003 году у Людмилы родился сын Лёша, с его отцом они разошлись почти сразу, вскоре мужчина умер. Денег не хватало, Людмила стала торговать на центральном рынке Оренбурга — выращивала на огороде зелень и пакетами продавала её оптовикам: «Приезжала обратно с денежками. Земля накормит тех, кто на ней работает».

Когда сыну исполнилось пять лет, у Людмилы появился второй — гражданский — муж. Жили они в доме Саковых. Когда Лёша пошёл в школу, Людмила устроилась гардеробщицей в аграрный колледж. Супруг начал строить отдельный дом, но вскоре и с ним они разошлись.

Людмила осталась с мамой Тамарой Павловной, отношения были натянутые. Дочь говорит, что стала «отделяться эмоционально»: перестала рассказывать матери, с кем дружит и куда ходит, запрещала заходить в свою комнату — чтобы мама не лазила в её документах. Общение сошло на нет, жили как соседи.

В 2013 году Людмила узнала, что Тамара Павловна хочет продать часть участка возле дома. «Это меня сильно поразило, я два дня была сама не своя, думала: „Это же наша земля, отец строил“», — говорит Людмила. Она обратилась в суд, чтобы получить свою долю имущества. В исковое заявление по совету юриста вписала и брата Геннадия: он, в отличие от рождённой от другого отца старшей сестры, Ирины, тоже наследник.

Геннадий в то время жил с семьёй на Алтае и Покровку навещал лишь изредка. Когда в 2015 году умерла его жена, он вернулся домой. Помыкавшись без работы, рванул на заработки в Нижневартовск, где из-за собственной халатности лишился четырёх пальцев левой руки.

Озлобленный, в 2017 году Геннадий вернулся в Покровку окончательно и почти сразу начал придираться и бить сестру за «мелкие провинности». Людмила перечисляет причины: «Не разулась при входе в дом, хожу не так, молчу не так».

Потом брат с мамой поменяли замки на входной двери. Людмиле дубликат ключей не дали, а попросить у неё «даже мысли не возникает»: «Даже когда я не выхожу из своей комнаты, находится повод подраться, а если я права качать начну?» Сейчас они с сыном выходят по делам поочерёдно — чтобы кто-то открыл дверь, если брат назло запрёт дом изнутри на щеколду. Иначе придётся лезть в окно.

С матерью Людмила старается не общаться: любой разговор заканчивается скандалом. Она рассказывает, как в 2017 году Тамара Павловна устроила драку, а потом подала заявление на дочь в полицию. Участковый взял объяснения, но дело, по словам Людмилы, было закрыто. «Скорее всего, у мамы не было синяков, потому что я её отталкивала от себя, а не била», — объясняет она.

Геннадий, по словам Людмилы, в детали конфликтов не вдаётся: у него только версия событий матери. «Он реально верит, что спасает свою маму от врагов. Проверять достоверность её слов он не пытается, а маме удобно и приятно всех перессорить», — утверждает Людмила.

Она считает, что родственники хотят выжить её из дома, чтобы продать землю: «Маме имущество важнее, чем дети. У неё хорошая пенсия, но ей мало. Мне не верят: все говорят, что все мамы любят своих детей. Но бывают мамы, которые любят имущество гораздо больше».

По словам Людмилы, Тамара Павловна рассказывает соседям, что её дочь — наркоманка, пьёт и спит со своим сыном:

— Мама может устроить скандал или, наоборот, тихо-спокойно [сказать]: «Я вам по секрету расскажу, я про неё такие вещи узнала…» Кто-то поведётся на одну сплетню, кто-то на другую. Она хочет сделать так, чтобы у меня никого не осталось, — и быть королевой, у которой в собственности есть кто-то, кем можно распоряжаться.

В 2018 году в семье дважды бывал участковый психиатр. Первый раз Геннадий написал заявление, что сестру необходимо госпитализировать и признать недееспособной. Она тогда прошла психолого-психиатрические тесты и получила справку, что «психопатологии не выявлено». Во второй раз заявление написала уже Людмила — просила обследовать маму и брата. Проходили ли они аналогичное тестирование, она не знает: справку ей не показывали.

Побои

Под яблонями болтается коричневая металлическая цепь: раньше здесь были качели, Людмила любила это место. Геннадию качели тоже нравились, он приходил иногда на участок сестры покурить и выпить. Чтобы реже пересекаться с бьющим её братом, Людмила сняла качели. «Он 23-го числа получает пенсию и дней семь бухает. Деньги кончились — просит у мамы. Мама денег не даёт, ходит злой», — говорит она.

Впервые вызвать полицию Людмила решилась в 2017 году, когда брат в очередной раз её побил. Она считает, что Геннадий видит, как скандалит мать, и делает то же самое, но зачем, объяснить не может: «Он просто воюет, как привык, и считает, что прав: „Я вину признаю, но она сама виновата“. У него эмоции — он их то сдерживает, то срывается».

Первые несколько заявлений ни к чему не привели, участковый был на стороне Геннадия, дела не возбуждали. «Брат почувствовал свою безнаказанность и с каждым днём становился агрессивнее», — вспоминает Людмила. В 2018 году ей всё-таки удалось добиться для Геннадия наказания в суде по административной статье о побоях: штрафа в пять тысяч рублей.

Приговор по уголовной статье о побоях мужчина получил в мае 2019 года — после того, как сломал сестре нос. В тот день, рассказывает Людмила, брат стал выкидывать с веранды её цветы — якобы они «не так пахли». Потом влетел к ней в комнату, стал драться. «Я его скрутила — и пока держала сзади за руки, он бил меня головой по лицу. А сын стоял, на телефон снимал». Алексей заступается за мать, но она просит его не вмешиваться — боится, что тот может ударить дядю. «Его дело — быть свидетелем, но не получить самому судимость», — объясняет Людмила. С родственниками парень не общается.

Геннадию тогда назначили 300 часов обязательных работ. В чём заключались работы, Людмила не знает: «Я не спрашивала, а он перед нами не отчитывается». Потом брат, по её словам, сказал, что ему проще отсидеть, и отправился на месяц в колонию-поселение.

В октябре того же года Геннадий опять избил Людмилу, но его снова осудили только по административной статье. Тогда в российском законодательстве была парадоксальная ситуация: первые побои наказывались в административном порядке, вторые — в уголовном, но если побои случились в третий раз, а с первого случая прошло больше года, то за них снова грозила только административка. Получалось, что побои «обнулялись».

В январе 2020 года Людмила Сакова попросила помощи у Центра защиты пострадавших от домашнего насилия. Юристы, оспаривая эту норму закона, дошли с историей Людмилы до Конституционного суда и обжаловали декриминализацию побоев. В апреле 2021 года суд встал на сторону Людмилы и постановил изменить законодательство. В 2022 году Госдума ужесточила ответственность за побои: теперь после одного уголовного наказания обидчик снова получает уголовку.

— Постановление Конституционного суда было большой радостью, но в моей жизни оно не изменило ничего, — признаётся Людмила.

Реально помочь Людмиле и решить проблему может только отдельный закон, говорит руководительница Центра защиты пострадавших от домашнего насилия Мари Давтян: «Есть международный стандарт того, как эффективно защищать потерпевших в ситуациях домашнего насилия, — для этого нужно иметь отдельное законодательство, где прописано само понятие домашнего насилия, его виды, охранные ордера, комплексная помощь потерпевшим и механизм межведомственного взаимодействия».

Людмила считает, что в её ситуации поможет защитное предписание или охранный ордер, когда суд запрещает агрессору приближаться к жертве: «А если он его нарушает — сразу арест или штраф». По мнению Мари Давтян, для этого и нужен закон о домашнем насилии, потому что он поможет отделить жертву от агрессора.

За последние годы, говорит Людмила, у неё изменилось мышление:

— Я стала думать как юрист, выражаться как адвокат и фотографировать как прокурор. У меня в фотоальбоме много документов, доказательств, экспертиз, заключений и постановлений. А раньше там были дети, цветы и домашние животные.

По её словам, она «постарела лет на десять»: из-за стресса испортилась кожа, нет времени и денег съездить к стоматологу.

Они с сыном живут в двух маленьких смежных комнатках, в проёме на входе в их часть дома — покрывало. Денег на дверь пока нет. Алексей после учёбы подрабатывает в продуктовом магазине, плюс получает пенсиюпо потере кормильца. Других источников постоянного дохода у них с матерью нет. Готовят здесь же на электрической плитке: ходить на общую кухню опасно. Последний раз, когда она там готовила, Геннадий, как вспоминает Людмила, подошёл сзади и ударил её по голове, сказав: «Опять картошку воруешь!»

По утрам Людмила готовит сыну завтрак, и тот уезжает в город: Алексей учится на радиотехника. После этого она открывает «ютубчик, соцсети». С девяти часов занимается иностранными языками: украинский, английский, немецкий — это занимает время и закрывает дефицит общения в реальной жизни. Украинский Людмила начала учить ещё в конце 2021 года — полюбила его за певучесть. Она толком не знает своих корней, но говорит, что мама приехала из Краснодарского края и использует в своей речи украинизмы. Потом Людмила волонтёрит в языковой школе и смотрит новости — в основном, Deutsche Welle. Всё это — в своей комнате. Пока сына нет дома, она не выходит даже куриц кормить.

Страх наказания, считает Людмила, влияет на брата, эпизоды насилия становятся реже и менее агрессивными: «Последние три раза я мимо Геннадия Фёдоровича прошла — он ничего не сказал».

— Мой план — остаться на своей земле и опять выращивать ягоды и цветы: я столько труда сюда вложила. На Украине есть города, откуда уехали миллионы жителей, но некоторые пожилые люди остались на своей земле, и я их прекрасно понимаю, — говорит она.

Людмила не представляет, как можно помириться с семьёй и сидеть всем вместе за одним столом: «У них ко мне столько претензий, вранья, ненависти, оскорблений, требований. Я не хочу это выслушивать, объяснять, уговаривать и что-то доказывать. А других тем для общения у нас нет. Что бы я ни рассказала, всё будет использовано против меня. У каждого свой мир — пусть каждый в нём и живёт».

Мы подходим к гаражу, где возится Геннадий, и Людмила бесшумно исчезает.

Геннадий

В гараже сумрачно. Из мобильного телефона, подвешенного за верёвочку на гвоздик, хрипит Высоцкий. Геннадий объясняет, что «в огороде маленько дожди были» и он пока делает полочки. Садится на крыльце — нога на ногу, левую руку без пальцев прячет под колено. Говорит небыстро. Зелёные, как крыжовник, глаза, лицо напряжено. В октябре Геннадию исполнится «полста шесть». Он носит куртку цвета хаки и такую же кепку.

— Я тут 22 года не жил, только в отпуск приезжал. И каждый приезд — скандал со стороны сестры. С ней отношения всю жизнь тяжёлые. У нас хозяйство большое было, мы со старшей сестрой пашем с утра до вечера, а она ничего не делает — нам было обидно. И мы втихушку её били: сестра её держала и к двери подносила, а я дверью по башке хлестал, — рассказывает Геннадий.

Он жалуется, что Людмила была у родителей любимым ребёнком: «Меня как сидорову козу пороли, а её в угол поставят — она через пять минут выходит: „Мама, прости. Папа, прости“. И её прощали! А нас со старшей сестрой — на горох. А я буду целый день стоять на коленях, но прощения не попрошу. Мама подойдёт, гороха подсыплет. Ясное дело, у меня обида. Сорок пять лет уже прошло», — признаёт брат.

От воспоминаний о детстве Геннадий переходит к недавним событиям:

— Я спокойный человек, но когда меня доведут, покоя нет никому. Во мне это копится, копится, выплеснется — и вот сестра получает. Я когда в 15-м году приехал, мама листву собирала в тазик большой, чтобы виноград укрыть. Сестра подошла, листву высыпала, схватила тазик — и потащила в сарай. Я её догнал и вставил пиздюлей. Я маму защищаю. Мы с мамой свою долю огорода копаем — она только цветочки сажает. Худая, кожа да кости, и сын у неё такой же. Жить в деревне и не сажать хотя бы картошку?! — тут у Геннадия срывается голос.

Когда сыну Людмилы исполнилось 19, он устроился кассиром в продовольственный магазин. Геннадий, рассказывая об этом, таращит крыжовниковые глаза: «Пацан — и работает в продовольственном?! Я согласен — в хозяйственном или на запчастях. Но в продовольственном? Это женская работа».

Сам Геннадий окончил местный аграрный колледж, всю жизнь работал водителем. В 90-е уехал с женой в Горно-Алтайск, открыл там бизнес — лесозаготовку, рубили краснокнижный кедр. Говорит, пока работал нелегально, деньги водились: «В 2008 году за три месяца заработал на новую машину „Хундай Соната“, осенью поехал к маме похвалиться». Одно время пробовал работать по закону, но почти половина заработанного уходила «на налоги и подмазать», и Геннадий снова ушёл в неофициалку.

В 2013 году на сенокосе на Алтае он «поймал микроинсульт»: из-за жары давление повышалось так, что из носа и рта «кровь хлестала». В амбулатории поставят укол — сутки-двое нормально, а потом опять. От таблеток он отказался принципиально: химия.

— Я делал так: пустой шприц воткнул, за пять минут стакан крови выпустил — три-четыре дня давление нормальное. Раньше в старину так лечили, я книжки читал. Врачиха узнала, говорит: «Ты какой-то тиран, себя не любишь», — говорит Геннадий.

Когда в 2015 году жена умерла и её родственники стали делить наследство, Геннадий «на всё плюнул и смотался». В Покровке водителю предлагали 15–20 тысяч, поэтому он уехал в Нижневартовск: «Работал у частника, вкалывал днями и ночами, выходило 100–150 тысяч в месяц».

О том, как лишился четырёх пальцев на левой руке, Геннадий говорит кратко: «Русское авось». Менял сцепление на китайском самосвале, лежал под машиной, спешил, почти закончил, но вдруг лопнули домкрат и лебёдка. «Благо я мелкий — успел крутануться, а рука осталась. Шмяк!» — вспоминает он.

Вернувшись в Покровку, он устроился на шиномонтажку, но вскоре хозяин подарил её сыну, и тот сказал, что будет платить 300 рублей в день. Геннадий психанул: «Ищи другого дурака, я на такие условия не пойду».

Говорит, было очень обидно, ведь он «всю жизнь с техникой», а сейчас даже за руль сесть не может. Предлагали пойти в Оренбург охранником, но вся зарплата тогда уйдёт на проезд и питание — нет смысла. Зимой Геннадий сидит в «Одноклассниках», читает новости «по Яндексу», покупает «Аргументы и факты» и «Комсомолку». Иногда выпивает, но называет себя «мелкокалиберным»: «Бутылка водки мне на день за глаза». Пьёт, когда есть деньги, обычно в одиночестве: гостей нельзя, иначе «будут скандалы от сестры и мамы».

Если видит в окошко, как Людмила идёт из сарая, — запирает дом изнутри, «вредничает». Говоря о причинах, Геннадий чеканит слог: «Она ходит зимой в летних галошах, представляете? Мороз минус 20, а она в летних галошах! Дорожку не чистит — снег ногами утаптывает, а потом заходит в обуви в дом. Или сходила в магазин в единственных кроссовках — и опять тук-тук-тук в обуви. Она что, воспитывалась на Западе, где такое в порядке вещей? У нас вообще-то разуваются».

Геннадий считает, что, запирая дверь, сестру «можно научить» порядку. Людмила начинает стучать в окно, мать выходит ей открывать, Геннадий спорит: пускай в окно залазит. «Однажды она всю зиму через окно лазила», — довольно вспоминает брат. Почему его так бесит отсутствие идеального порядка, Геннадий объяснить не может.

Внезапно он предлагает показать свою комнату. Скрип двери, на пороге веранды заминка: «Разуваться?» Геннадий машет рукой: проходи, мол. Из квадратного коридорчика — три дверных проёма: мамина часть, Людмилы и Геннадия. В его крошечной комнате — топчан, стол с газетами, шкафчик. Окна смотрят на грядки и отцовский дуб.

Когда разговор вновь заходит о Людмиле, Геннадий мигом заводится.

— Высшее медицинское образование — и ни дня по специальности не работала. Диплом получила, пришла домой, матери кинула: «Ты хотела, чтобы я выучилась? Я выучилась». А мать мучилась, работала в газовой котельной, зарплата уходила на проезд, питание, обувку и одежду. Обучение тогда ещё было бесплатное. Специальность у неё «детский врач-терапевт»: в 90-е зарплата была копейки, а сейчас у них под сотню — знаю это из интернета.

Он уверен, что, когда его не было в Покровке, Людмила била мать. «Мама написала заявление, он [психиатр] назначил ей медицинское освидетельствование, а мама законов не знает, приехала через неделю — никаких побоев зафиксировано не было. А менты как работают — лишь бы отписаться. Уголовного дела не было. Это мне потом мама рассказала. Сейчас я стараюсь с мамой не общаться. Ей что-нибудь говоришь — через два-три дня она всё переворачивает в свою сторону и начинает использовать против меня», — говорит он.

В ответ на то, что рассказам матери про сестру он почему-то верит, Геннадий парирует: «А как матери не верить?»

Тюрьмы он не боится, хотя месяц в колонии-поселении, который он отбыл вместо обязательных работ, ему не понравился: «Я туда попал — и просто охуел. Администрация гноит по-чёрному». Суды за избиение сестры не вызывают у мужчины абсолютно никаких эмоций. Считает, максимум, что ему светит, — «условняк». А на обязательные работы его никто не взял из-за руки.

Геннадий говорит, что самое нормальное время у него было, когда на Алтае с женой жил. Подумав, добавляет: «Если бы рука была нормальная, я бы опять на Север поехал».

Он считает, что договориться с сестрой мирно не получится: «Она с головой не дружит, это бесполезно. Сейчас меня посадить не посадят — это не такая статья: тяжёлых увечий [у Людмилы] нет. Если бы я знал, что могут посадить, тогда бы я её убил. Лучше по-натуральному отсидеть лет десять, чем вот так мучиться с этой козявкой».

Мимо несколько раз молча курсирует Тамара Павловна. Наконец, останавливается возле крыльца — и Геннадий быстро и бесшумно отходит метров на пять, к калитке.

Тамара Павловна

Руки Тамары Павловны в чёрной земле. На ногах — галоши, голова повязана зелёно-жёлтым пуховым платком. Отмахиваясь от звереющих к вечеру комаров, низенькая Тамара Павловна кивает на сына:

— Он работать не хочет. С чем уезжал, с тем и приехал, двадцать лет прошло. Мать всё время матами-перематами посылает, а с вами, я смотрю, заговорил. Ничего мои дети не хотят, по судам только бегают, а бабушка старенькая копает, сажает, солит. Вот и сейчас: «Сынок, картошку сажать надо» — «На три буквы она мне нужна». Что ж ты лазил в погреб, всё вытащил? — возмущается она.

По её словам, она хоть и сердится на сына, но переживает за него.

— Другой раз думаю: не буду варить — он меня обижает. А душа болит: он же голодный. Раньше понемножку варила, а теперь у меня казан. Сейчас самое главное, чтобы он искал работу. Нигде не держится: всех пошлёт — и его выгоняют. Я говорю: «Гена, ну ты хоть бы валидол пил. Думаешь, чего я такая спокойная с вами?» Я как вижу — завязывается, — Тамара Павловна прикладывает кулачок к центру груди, — я выпила валидол, и всё.

Тамара Павловна жалуется, что дочь хочет «сдать её в психушку», чтобы получить имущество. Психиатр предлагала ей лечь в психбольницу на обследование, но Тамара Павловна отказалась. Говорит, что у неё никаких психиатрических диагнозов нет, а вот и у Людмилы, и у Геннадия — шизофрения. Официального подтверждения этим словам нет.

Геннадий кружит на недосягаемом расстоянии и вскоре скрывается в доме. Тамара Павловна, поглядывая на диктофон, продолжает:

— Я даже рада, что Людмила мою землю отжала: она не пропьёт, во всяком случае. А я так-то брошенная, никому не нужная. Я болею, работаю, копаю, сажаю, варю, стираю. А потом заболела — никто стакан воды не принёс. Я смотрю по интернету, как обижают бабушек, — вот моя судьба.

Тамара Павловна говорит, что только она заботится о доме: в 2023 году даже хотела продать две сотки своей земли за 400 тысяч рублей и на вырученные деньги поставить новый забор. Нашёлся покупатель — бывший сосед Саковых. Тамара Павловна предложила ему спросить мнение Людмилы. Та, говорит мать, «высунулась из окна — и матом: „Что с ней связываешься, она тебя всё равно объебёт“». Землю не купили.

— Когда Геннадия не было, Людмила меня била, обзывала, материла. А Геннадий приехал — переключилась на него. Специально скандалы делает, чтобы он ей в морду дал, — и вызывает милицию. Избавиться от нас хочет. А ведь любимая девочка была, Людочка, доченька моя. В мединституте училась, я тянула её на трёх работах. Я сначала Гену защищала — я же вижу, что она его провоцирует на драку. А у него кулаки так вылетают, что и мне могло попасть, если бы я провоцировала его больше чем надо. Вот последний раз суд. Люда была в сарае, зашла в дом — и он ей в лицо дал. Зачем он сознался? Может быть, она в сарае поцарапала лицо? — говорит мать.

При этом Тамара Павловна считает, что бить сестру — ненормально. Ругает сына: «Гена, что ты её трогаешь», но говорит детям, чтобы «разбирались сами». Геннадий злится: «Я такую сестру не хотел иметь!» «Я таких детей — тоже. Мне их обоих жалко. На суд я больше [свидетелем] не поеду», — уверяет мать.

Тамара Павловна вспоминает, что у неё с матерью тоже были непростые отношения: «Мы мало разговаривали, и сейчас это повторяется у моей семьи». Мама Тамары Павловны умерла в этом доме в возрасте 57 лет. «До могилки донесли на руках», — вспоминает дочь. Её старший брат заболел и не мог ходить. Сестре предложили устроить его в дом престарелых в Оренбурге, она отказалась: «Заберу к себе». А на следующее утро передумала: дети маленькие — как она справится? Навещала брата в доме престарелых до самой его смерти. А теперь считает, что бог наказывает её за то, что отказалась от родного человека.

Тамара Павловна говорит, что ей нужен мир в семье:

— Я бы с удовольствием, но как? Я бы хотела, чтобы дети дружили, я стол могла собрать, внуков пригласить. Мне даже иногда снится, что я Людмилу обняла, прижала к себе. Но вот всё развалилось. Нелады.

За последние шесть лет у Геннадия три административных наказания и три уголовных, но до реального лишения свободы дело не доходит.

Скоро — когда суд в Оренбурге откроют после наводнения — начнётся ещё один судебный процесс. «Мне без разницы, какой будет приговор, — лишь бы он не остался безнаказанным. Мне нужно, чтобы дали охранный ордер и я его [Геннадия] больше никогда не видела. Сам он, конечно, отсюда никогда не уедет», — говорит Людмила.

Она повторяет, что надеется дожить «до прекрасных времен, когда примут закон против домашнего насилия».